Здесь в лёгкой бронзе Терпсихора…

К знакомству с Олегом Закоморным меня подтолкнул балет. Даже так: к знакомству со скульптором Олегом Закоморным меня подтолкнул «Балет». Именно на праздничном концерте, посвящённом 25-летию журнала, я впервые увидел выставленные в фойе Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко фигуры, отдавшие металлу свой порыв, запечатлённые в изысканных и выразительных константах танца.

Я побывал в мастерской художника в феврале, после закрытия его «персоналки» в ЦДХ — есть виды искусства, которым музейное пространство противопоказано.

Однако есть эпохи, когда произведения, к этим искусствам относящиеся, нигде больше, по сути, не посмотришь.

И это — невзирая на некоторую их если не демократичность, то декларируемую доступность. Причём доступность именно в этом «весомом, грубом, зримом» смысле, а вовсе не в смысле эстетического или интеллектуального упрощенчества.

Речь, конечно, идёт о скульптуре.

Да, именно о ней — определённой, телесной, но часто воздушной и невесомой; сколь угодно возвышенной и аристократичной, но порой и безвкусно чудовищной; священной или утилитарно пропагандистской — приходится повторять словосочетания, сплошь замешанные на парадоксах.

Шутка ли — если мастер работает не с папье-маше, а с такими благородными материалами, как бронза или мрамор, — позволить себе роскошь творчества, когда нет заказов? Легко ли при изрядных тратах и трудоёмкости процесса единственной площадкой зачастую видеть собственную мастерскую?

Художник ответит.

А вот легко ли нам смотреть на многочисленных «Петров», когда всего один из них — Медный всадник?

Попробуем ответить и мы.

Эстетическая ценность произведения — категория, в общем-то, не такая уж относительная. Не показывать urbi et ordi пластические образы Зураба Церетели — дурного свойства пуризм. Скульптуры достойного академика имеют право на жизнь. В качестве альтернативы прекрасному. Прятать от народа произведения Михаила Шемякина — насилие над здравым смыслом. Но и забывать о том, что Шемякин по отношению к здравому смыслу маргинален, тоже не след.

Верните нам «Девушку с веслом»!

Верните весь корпус парковой скульптуры, но лучше — дайте нам новые образцы. Для глаз и для душ. А молодым художникам — хлеб в обмен на их металл и камень.

Удовлетворите всех.

Решительно непонятно, отчего должны нас утешать пороки, предъявленные зримо в иных трудах Шемякина. Вряд ли их изображение — да сколь угодно сатиричное! — улучшит нравы.

Решительно неясно, почему к феноменам культуры допустим подход с лекалом повседневности. Мода — для Рублёвки. А нам бы вечное вместить, нам дайте «лишнего» — мы без «необходимого» уж как-нибудь прорвёмся.

Мир, в котором отсутствует уродство, — не идеал, но мобилизационная доктрина. Проект создания шедевра — не пустая мечта, но путь киновари, алхимия, «над-ремесло».

Про шедевр — Закоморный. Киноварь — из Эволы.

Мир красоты, порыва к абсолюту — это тоже Олег в своём универсуме.

Не передёргиваю! — именно в универсуме, ибо мир Закоморного опирается на базовые понятия о прекрасном, переданные нам античностью, уточнённые куртуазностью позднего Средневековья, украшенные некоторой избыточностью галантного века. Базовые — не произвольные!

Справедливо мнение, что искусство, тяготеющее к знаку, выше по степени обобщённости, чем реализм. Да, идея движения, видимо, воплотима лишь в абстракции немыслимого градуса. Пожалуй, что и культура, тяготеющая к такому символизму, помощнее той, что держится за видимость.

Но знак прост. Неделим. Он содержит в себе все возможные порождения чувственно доступного. Он реален, что бы ни говорили по этому поводу номиналисты. Но, как бы ни старался Генри Мур, знак и невыразим.

Ноумен — сказал бы про него Кант.

Культура — это не только попытка пленения абсолюта. Это и оккупация, и колонизация плеромы. Культура — это церемониал и условности. Это подробности тем более тонкие, чем больше сил имеет оккупационный корпус, чем более воспитанна колониальная администрация.

Культура танцевальна.

Она никогда не индивидуальна, ибо конвенциональна. Она основана на ряде договорённостей, но Главный Договор её заключён не между людьми. Она множит знак на его вполне наблюдаемые сущности, наделяя их типическими особенностями.

И после этого кто-то смеет сказать, что фигуратив «не креативен»? О, он интеллектуален и склонен к рефлексии.

Знаки движения приобретают в фигуративном искусстве подробности, которые становятся биографией образа. Эмоция уточняется.

Непознанное остаётся.

Нижинский. Он искал новый балет, в котором непрерывность движения сменилась бы осмысленной последовательностью статически значимых поз. Это менее всего тривиально. Здесь такая физика, такая математика, что может поспорить с изначальной абстрактностью знака.

Наука от Рене Декарта до Макса Планка.

Закоморный «заковал» балет в бронзу. Его мастерская наполнена не танцовщицами — танцем. «Душу танца» отлил он тысячью лиц, тысячью поз, статически значимых в каждый бесконечно малый момент времени в каждом бесконечно малом приращении.

Здесь порядок не создаётся из хаоса. Здесь хаосом является лишь то, что пока не обнаружило скрытых законов.

Открывать законы, следовать им — не есть ли высшее благо?

У ангелов нет аллергии.

Для выразительности не нужна изломанность — опять Олег Закоморный. Ни уродливости, ни калечности. Здесь жизнь.

Марк Квинн, второй после Мура британец в скульптуре, кому-то покажется радикальнее. Ампутированные конечности лондонских статуй, разбитая андрогинность XXV в московском Stella Art Foundation, застывшая кровь Myself, некрофилия «закатанных в силикон» цветов мёртвого «Сада» — сообщения считываются легко, созерцательность стремится к нулю. В чертогах боли — сто тысяч покоев. Алистер Кроули.

Знак публичен, ибо всеобъемлющ и декларативен. Он — один на всех. Его выявление — не творчество — коллективная мистерия.

Художественный процесс — интимен.

У подлинного произведения искусства нет автора в привычном смысле этого слова.

Только соавтор. Но и его значением пренебрегать нельзя.

Монстры — плод насилия. В том числе в искусстве.

Балаган с бородатой женщиной должен оставаться на торжище. В том мире, где царят соразмерность, красота и гармония, женщины бород не носят.

Вообще этот мир может показаться кому-то удручающе правильным. Нечеловечески нормальным. И ладно!

Не нужно бояться чувств, обуревающих при взгляде на работы Закоморного. В его вселенной можно немножко оторопеть, можно высоко воспарить, а можно со светлой грустью «задуматься о». В этой вселенной мы должны быть смиренны, покаянно повторяя: «Я — сверхчеловек, и ничто сверхчеловеческое мне не чуждо».

Евгений МАЛИКОВ
«Литературная газета» № 8, 28.02.2007 г.